Евгения кивает:
— Принесла.
— Я должен вас предупредить, — тихо начинает Аввакум, обняв её за плечи: — Вокруг вас сжимается кольцо подозрения, и вы должны принять серьёзные меры: во-первых, чтобы не попасть в какую-нибудь ловушку, и, во-вторых, чтобы в будущем не допускать таких грубых ошибок, которые вы допустили в последнее время.
Предполагаю, что в ближайшие дни Госбезопасность постарается установить, действительно ли кадровый капитан Иван Марков Иванов без вести пропал в боях у Балатона или же в настоящее время находится в Западном Берлине, где под чужим именем работает в одном торговом предприятии, в сущности, являющемся филиалом разведывательного центра. Вы должны знать, моя милая, что наша Госбезопасность все же имеет возможность проверить некоторые вещи.
Так, например, вчера она арестовала некоего Спаса Дойчинова Койнова, когда он выходил из какой-то дачи неподалёку от станции Костенец… Вам холодно? Почему вы дрожите? Прижмитесь ко мне. Вот так. Этот Спас Дойчинов работает заведующим рестораном в районе предпоследней остановки перед центральным пловдивским вокзалом. Вполне возможно, что этот человек держал связь с вашим отцом, был его агентом. Впрочем, это мои предположения: я работаю по совсем другой линии, которая лишь в данном случае пересеклась в силу внезапно возникшей необходимости с вашей.
Теперь — насчёт ошибок. Их очень много, и я перечислю лишь главнейшие. Начнём с перчаток. Где ваши перчатки?
— Потеряла, — шепчет Евгения.
— Вы говорите, что потеряли. Будь по-вашему. Но когда такой человек, как вы, подкачивает камеру, он ни в коем случае не должен это делать без перчаток. Ручка насоса всегда оставляет следы на нежных ладонях. В тот вечер, когда Леонид Бошнаков гадал вам по руке, я заметил следы ручки насоса на вашей ладони.
Собственной машины у вас нет. Но раз вам пришлось накачивать камеру, то, разумеется, это была чужая машина. Если бы это случилось где-нибудь на софийской улице, наверняка бы нашёлся услужливый кавалер, который избавил бы вас от необходимости самой заниматься этим нелёгким делом. Следовательно, вы ехали в чужой машине по шоссе, где не было услужливых кавалеров.
Но зачем вам угонять чужой автомобиль, когда обычно вы ездите в Пловдив поездом? Чем была вызвана эта необходимость?
Вот видите, как две небольшие опухоли на ваших ладонях могут подвести вас под пулю! Прав я или нет?
— Увы…
— Дальше. С помощью отмычки вы отпираете гараж Леонида Бошнакова, угоняете его машину и оставляете её вблизи от Подуянского вокзала. Это происходит, скажем, около полудня. Потом вы отправляетесь в дом инженера, поднимаетесь в обуви а-ля Крыстанов в необитаемую комнату на втором этаже. Оттуда засекаете приход племянницы Дянкова и, когда по вашим расчётам дядя с племянницей обедают в кухне, сбегаете по чёрной лестнице, проникаете через гостиную в кабинет хозяина и подменяете пузырёк с кардиозолом. Возвращаетесь обратно в пустую комнату, ждёте до двух часов, прячете камуфляжную обувь в вашу дорожную сумку, надеваете свою собственную и через парадный подъезд входите в квартиру инженера.
До сих пор все обдумано и придумано чудесно. У вас есть булавка Крыстанова, которую вы взяли, забравшись с помощью подобранного ключа к нему в квартиру, есть и такая же обувь, как у него, — вообще, вы приняли все меры для того, чтобы припаять ему убийство, тем более, что по стечению многих обстоятельств его непременно будут подозревать как «возможного» убийцу.
Затем вы садитесь в поезд на Центральном вокзале, но в Подуяне сходите и в машине Бошнакова возвращаетесь на улицу Обориште. Машину оставляете поблизости, за углом, а сами, опять-таки в «крыстановских» ботинках, поднимаетесь в кабинет инженера, кладёте булавку возле его трупа, забираете чертежи и обрываете шнур телефона. Однако, уже уходя, вдруг слышит е на лестнице чьи-то тревожные шаги и с перепугу взбегаете на чердак.
И тут вы совершаете свою вторую большую ошибку. Вместе того, чтобы немедленно спрятаться в тайнике, дожидаетесь появления милиционера, в паническом ужасе стреляете в него и лишь тогда спохватываетесь, что нужно воспользоваться тайником. Роковая ошибка, не правда ли?
— Я не помнила себя от страха… Продолжайте!
— Оттуда вы мчитесь в Костенец, останавливаетесь — из-за камеры — возле фабрики и совершаете новую ошибку. Ну разве останавливаются на месте, посыпанном известью?
— Нельзя останавливаться в таком месте. Смешно останавливаться в подобном месте… Обнимите меня, обнимите покрепче… Умираю от холода!
— Дальше!
— Дальше, — перебивает она, — я забываю в машине перчатки, я замарываю в извести свою обувь, я оставляю следы извести на лестнице, на ковре, когда попадаю на дачу… Дальше — доезжаю до известного вам ресторана, машину прячу во дворе и дожидаюсь поезда… Дальше — схожу, сажусь в машину и к рассвету возвращаюсь в Софию… Довольно с вас?
— Как будто.
Пауза. Она прижимает руку ко рту, стискивает зубами кольцо с мерцающим бледно-розовым топазом. И, прильнув к Аввакуму, кладёт голову ему на плечо.
— Какой снег! — шепчет она. Аввакум молчит.
— Ты презираешь меня за тот вечер?
— Нет.
Она жмётся к нему, конвульсивно вздрагивает.
— Ты не забудешь.. «Маленькую ночную музыку»?
— Всегда буду любить её, — говорит Аввакум.
— Благодарю. Перчатки сохрани на память.
— Они вещественное доказательство, милая.
Тело его напрягается, как натянутая до предела струна. Он похож на окаменелого человека. Или на человека, у которого нет сердца.